Он, зевая, вышел на перрон, закурил, поежился от утреннего холодка, похлопал себя по карманам джинсовой куртки в поисках мелочи — купить у сидящих бабок газетный кулек с рассыпчатой горячей картошкой — есть хотелось зверски. Денег не было. Никаких. Вспомнил, что все спустил в карты на Гурзуфском пляже, скривился — опять у отца просить, нотации выслушивать. Деньги Давидик любил, и, учась в Губкинском, тратил их легко и бездумно. Папа слал переводы из Сумгаита, но за каждый перевод вызывал Давидика Гафурова на Главпочтамт и Давидик, выслушивая папу, чиркал шариковой ручкой в телефонной кабине непристойные надписи. С орфографическими ошибками. Мама Давидика жила в Москве с новым мужем, муж был зам. министра в Министерстве энергетики, а мама была «госпожой министершей», и хиппующий Давидик не вписывался в четырехкомнатную квартиру на Кутузовском. Мама Давидика жалела и, встречаясь с ним в ресторане «Славянский базар», умильно целовала «хорошего мальчика» в щечку и совала ему в карман пачку двадцатипятирублевок, перетянутых крест-накрест бандеролью. Но что такое деньги в Москве? Пыль… Давидик поигрывал, тратился на красивых девочек, одевался у фарцы и снимал квартиру. Сейчас, после двухмесячного турне по Крыму, он был на «нуле», да еще и в долгах. Сплюнув на рельсы, он заскочил в вагон, морщась, пробрался до полки, в углу которой спала Мона, и стал рассматривать её — от нечего делать. Мона Ли, со спутанными волосами, бледная, с еще заметным синяком на скуле, была поразительно красива — даже такой. Давидик даже причмокнул от удовольствия. Видел он красивых женщин, но такой! Такой — не встречал. Поезд дернулся, набирая скорость, Мона проснулась.
— Йес, — Давидик хлопнул себя по лбу, — ты же — актриса, да? Коломийцева? Блин… а я смотрю, что-то лицо знакомое! Девушка, разреши представиться, — Давид Гафуров, студент второго курса Губкинского института, будущий министр энергетики Азербайджана! У меня, — он подмигнул, — есть вилла в Баку, катер, и…
— Велосипед, — добавила Мона, которой все эти золотые мальчики надоели еще в Москве, — зря стараешься, студент, — Мона выглянула в окно, — энергетика мне неинтересна. Собственно, и ты тоже. Мона Ли встала и пошла к тамбуру.
— Ты куда, о свет моих очей? — застонал ей вслед Давидик.
— Умываться, — ответила Мона, — а то очи что-то запылились. Войдя в туалет, она брезгливо застыла у порога. Защелкнула задвижку, сняла рюкзак, повесила на обломанный крючок. Умылась кое-как, промокнув лицо грязной рубашкой. Кошмар, на кого я похожа, — в зеркале отражалось чье-то чужое лицо, — Мона вытащила из кармашка рюкзака расческу, но и это не спасло. Закинув рюкзак на плечо, вышла в тамбур — подышать воздухом. Стояла, смотрела на мелькающие за окном деревья, думала о том, куда теперь ехать в Москве? Возвращаться в Одинцово не хотелось, но там школа, там какой-никакой, а дом. В тамбур кто-то вошел, но Мона даже не заметила, кто. Вдруг чья-то рука дернула рюкзак, но Мона успела, развернувшись, прижаться спиной к стене. Она лопатками ощущала, что деньги на месте, в тайнике. Вошедший был небольшого роста, чуть выше Моны, в брезентовой стройотрядовской куртке и в бейсболке с целлулоидным козырьком. Он был небрит, от него несло тяжким перегаром и какой-то особой вонью давно немытого тела и чеснока.
— Сука, — прошипел он ей на ухо, — гони бабки, а то прирежу и выкину с поезда, шевелись, я твою сторублевочку приметил еще у кассы…
Мона открыла рот, чтобы закричать, тогда небритый грязной лапищей залепил ей рот и Мона почувствовала, как в живот ей уткнулось что-то острое. Небритый продолжал говорить, обдавая ее вонью. Мат, мешаясь с угрозами, заставил Мону собраться, замолчать и вслушиваться в стук колес. Она уже знала, что ей в таких ситуациях нужно лишь поймать ритм и начать отбивать его, хотя бы мысленно — любой ритм. Так-тук, так-тук, так-так, так-так, тук-тук, — повторяла она про себя, ухитряясь барабанить кончиками пальцев по стене. И тут же ее тело стало, как каменное, как неживое, она закрыла глаза, дыхание замедлилось. Небритый, думая, что девушка упала в обморок от страха, попытался стащить лямку рюкзака с плеча, но вдруг охнул, осел у ног Моны и глухо звякнула заточка, выпавшая из его рук. Мона еще продолжала отбивать ритм, а кто-то, темный, в кепчонке, скрывающей лицо, уже ловко отпер дверь вагона, оттолкнул Мону в вглубь тамбура и столкнул тело небритого на насыпь. Туда же полетела и заточка. Пока Мона приходила в себя, восстанавливая дыхание, в тамбуре уже никого не было.
Нефритовый зверек Ки-Ринь, олень-единорог, покрытый чешуей, завернул свой хвост набок, и образовалась что-то вроде дырочки, в которую Мона Ли продела кожаный шнурочек. Ки-Ринь с того самого дня, с 5 апреля, с её, Мониного дня рождения, так и был с ней. Амулетом — охранной грамотой. Он был для Моны живой. Его тельце из нефрита темнело, когда Моне было плохо, и наливалось ровным светом, когда ей было хорошо. В минуты опасности нефрит начинал багроветь, и на роге зверька как будто выступала капелька крови. Мона Ли, окончательно успокоившись, погладила его под рубашкой, и вернулась в вагон. Ехать еще предстояло долго — до завтрашнего утра. Пассажиры разворачивали пакеты с едой, проводница плавала по вагону, держа поднос, на котором хороводились подстаканники, шла буфетчица из вагона-ресторана, крича, — лимонад! пирожки свежие, горячие! сосисЬки! лимонад! пыво! — и все жевали, раздирали на части отварных бледных кур, хрустели малосольными огурцами, макали в соль, рассыпанную на газете, овальные, бесстыдно белые яйца. Есть хотелось ужасно. Давидик положил голову Моне на плечо:
— Детка, ты случайно не дочь Рокфеллера? Очень кушать хочется! Сейчас еще Никитка с Лолкой придут, тоже голодные. Ты же актриса, у тебя должны быть деньги! А, кстати, почему ты одна? — Мона Ли аккуратно сняла курчавую голову Давидика с колен, и сказала:
— Тебя не касается. А деньги сам научись зарабатывать, а не у мамы клянчить!
— Это тебе Никита нашептал, да?
— Мама твоя нашептала, — Мона скинула руку Давидика с плеча, — руки убрал!
— Смотри, — Давидик заметил, что многие рассматривают Мону пристально и перешептываются, — тебя узнали!
— И что? — равнодушно сказала Мона, — ты предлагаешь мне с вытянутой рукой пойти деньги собирать?
— Нет! Зачем собирать! Я сам!
И, встав в проходе, Давидик затараторил, как профессиональный нищий:
— Граждане-товарищи! Посмотрите! Сюда посмотрите! Кто с вами едет в поезде, а? С вами едет наша юная звезда! Кто смотрел фильм «Волшебная лампа»?
— Я, я, я — раздались голоса.
— Вот! Нам всем повезло! Со съемок нового фильма возвращается актриса Нонна Коломийцева! Она отстала от поезда, граждане! И она стесняется попросить у вас хотя бы кусочек хлеба…
Давидик расчехлил Никитину гитару, и запел с «восточным» акцентом —
«Учкуду-у-у-к, три колодца-а-а». Мона покрутила пальцем у виска и продолжила
